Бей в точку - Страница 48

Вдвоем мы удаляем селезенку, на что уходит около полутора часов. Френдли отправляет одного из моих студентов в патологию, чтобы потом сказать, дескать, это было продиктовано подозрениями на метастазы. Не самый плохой, надо признать, выход из положения.

После этого удаление желудка — вопрос времени. Мы порезали половину артерий в брюшной полости, уже нечему вытекать. Скилланте еще повезло, что кровь поступает в печень и прямую кишку.

Воссоединение пищевода с кишечником — задачка посложнее, это все равно что сшить вместе два сваренных куска рыбы, но в конце концов мы справляемся и с этим.

— Зашивайте, — говорит мне Френдли, — а я пошел писать отчет.

На зашивание уйдет битый час, а я уже устал как собака. Да и от пальцев правой руки, которые сводит судорога, проку не много. Но уж лучше я буду зашивать Скилланте в одиночку.

В человеческом теле столько разных наслоений, что при зашивании даже хороший хирург, если операция затянулась, может кое-что пропустить. Рядом заштопал и ладно, больной все равно не увидит. Другое дело, что возрастает риск разрыва в дальнейшем.

Что касается меня, то я хочу заштопать Скилланте от и до. Как латексное платье в облипочку.

Когда я выхожу из операционной, Френдли стоит в холле, потягивая Diet Coke и оглаживая зад перепуганной сестрички.

— Тряхни яйцами, дружище, — бросает он мне.

Неужели это происходит со мной наяву? Последние полчаса мне удалось продержаться только потому, что я себе внушал: «Вот только выйду отсюда и сразу завалюсь спать». Так, может, я уже завалился и вижу сон?

— Вы псих, — говорю в ответ.

— Слава богу, у нас не демократия, а попкократия. — Он мне подмигивает. — И в этом царстве я король.

Последние слова, обращенные к сестричке, проходят мимо моих ушей.

Пошатываясь, я бреду к выходу.

Я просыпаюсь то ли от визга, то ли от лязга, сопровождаемого голосами.

Я лежу на больничной койке. Где, почему — непонятно. Сзади стена, с трех сторон занавески.

Одновременно подают сигналы мой пейджер и будильник в часах, и я сразу вспоминаю: я прилег на двадцать минут в послеоперационной палате, рядом со Скилланте, на соседней койке.

Я вскакиваю на ноги и отдергиваю занавеску, которая нас разделяет.

Вокруг Скилланте толпится народ. Не только врачи и медсестры, но и несколько посторонних. Вероятно, члены семьи. Пришли узнать, чем все закончилось. И все пытаются перекричать друг друга.

Потому что Скилланте отдает концы.

На моих глазах синусоида ЭКГ превращается в прямую линию, и тут же раздается еще один сигнал тревоги. Медики наперебой втыкают шприцы в разные части тела.

— Электрошок! Электрошок! — кричит кто-то из посторонних.

Никто не реагирует. Это ничего не даст. Электрошок применяют, когда сердце дает сбой, но не когда оно остановилось. Потому-то он и называется дефибриллятор.

Короче, Скилланте покойник. Придурки из интенсивной терапии начинают выталкивать из палаты посторонних, чтобы наконец «заняться делом».

Я пытаюсь вычислить среди посторонних человека по имени Джимми, того самого, кому Скилланте наговорил про меня, чтобы тот передал эту информацию Дэвиду Локано, сидящему в федеральной тюрьме города Бомонт, штат Техас. Интуиция подсказывает мне, что это тип в тройке, на ходу достающий свой мобильник, но есть и другие кандидаты. Слишком много кандидатов, чтобы что-то предпринять.

Я подхожу к изголовью соседней койки и выдираю из ЭКГ весь рулон распечатки. Еще восемь минут назад кардиограмма была совершенно нормальной, как вдруг синусоида заплясала, вычерчивая то «М», то «U», словно машина тщилась написать слово «MURDER». Я подбираю красную мусорную корзинку «Для биологически опасных отходов» и, вернувшись в отсек, где я немного прикорнул, вываливаю содержимое на постель.

Среди использованных шприцев и окровавленных марлевых подушечек я быстро обнаруживаю две пустые ампулы с пометкой «Мартин-Уайтинг».

Еще недавно в них был калий.

ГЛАВА 18

Обеих жен Леса Карчера звали Мэри, но младшую в этой семейке любовно называли Сиська. Старшую Мэри копы и парамедики нашли на лужайке перед домом, там, где мы со Скинфликом видели ее в последний раз. Голова ее была проломлена — по всей видимости, той самой чугунной решеткой от плиты, что валялась рядом. Если верить ФБР, никаких отпечатков пальцев на решетке они не обнаружили, зато на ней остались фрагменты мозгов. Что касается Сиськи, то она бесследно исчезла, как и трупы трех Карчеров. Вот только, в отличие от них, после нее не осталось следов крови.

В том, что меня обвинили в убийстве двух Мэри, а не «карчеровской троицы», как ее окрестили в прессе, был свой резон. Во-первых, барышни вызывали больше симпатии, а во-вторых, имелся труп в качестве вещественного доказательства. Ну а если бы обвинение рассыпалось, на меня всегда можно было бы попытаться повесить эту троицу.

С другой стороны, это был глупый шаг, поскольку я их не убивал. В основе любых «доказательств» стороны обвинения лежали бы сфабрикованные или превратно истолкованные факты, к тому же в суде они бы не смогли опровергнуть «альтернативную версию», а именно: что Сиська, чью психику изуродовали годы издевательств, размозжила голову старшей Мэри и сбежала с двумястами тысячами долларов, которые, как случайно подслушала одна из украинских пленниц, были припрятаны в доме и которые мы со Скинфликом просто не нашли.

Кстати.

Вот что, Сиська, я хочу тебе сказать. Если все произошло именно так, я на тебя зла не держу. Даже если, пока шел суд, ты где-то там читала ежедневные отчеты в газете «Нью-Йорк пост» и посмеивалась при мысли, что при желании могла бы спасти мою шкуру, да только подобного желания не испытывала, хотя это сомнительно, — твои действия или, лучше сказать, твое бездействие мне абсолютно понятно.