— Послушайте, — говорю, — а не вернуться ли нам всем в больницу?
В вестибюле я еще раз, чисто рефлекторно, набираю профессора Мармозета. Заранее стискиваю зубы, ожидая объяснения с его секретаршей, но на этот раз отвечает он сам.
— Да, привет, Карл... — слышу, как он говорит кому-то.
— Профессор Мармозет?
— Да? — В его голосе слышится растерянность. — Кто это?
— Это Ишмаэль, — говорю. — Одну секунду. — Я поворачиваюсь к Мершону: — Тебе можно доверить это дело?
— Конечно, док, — отвечает он.
— Верю, — говорю, глядя ему прямо в глаза. Иногда это действует на людей вдохновляющее. — Отвези его в ФТ и подожди двадцать минут, а заодно поинтересуйся, почему не состоялся его прием у врача. Скорее всего, они тебе ответят, что никакого приема ему не назначали, тогда вези его к нам и скажи на посту, что в ФТ напортачили. Все понял?
— Все.
— Верю, — говорю и, отняв ладонь, снова обращаюсь в трубку: — Профессор Мармозет?
— Ишмаэль! Я жду звонка, так что не могу долго говорить. Что там у тебя?
Вот именно. От радости, что слышу его голос, я вдруг забыл, зачем звоню.
— Ишмаэль?
— Есть пациент, у него рак клеток, — начинаю я.
— Печально. Дальше.
— Некто по имени Френдли собирается делать ему лапаротомию. Я посмотрел в компьютере...
— Джон Френдли?
— Он самый.
— А это твой пациент?
— Мой.
— Тогда пусть его оперирует кто-нибудь другой.
— Почему? — спрашиваю.
— Ты же хочешь, чтобы он выжил?
— Но этот Френдли — самый высококотирующийся хирург в Нью-Йорке.
— Если верить журналам. Его статистика — дутые цифры. Он приносит в операционную кровь из своих запасов, чтобы в отчетах не было ни слова о переливаниях. Если без дураков, от него можно ждать всего.
— О господи. У него был больной, и он отдал приказ: не применять реанимацию.
— Вот-вот. Зачем вешать на себя летальный исход, когда имеешь дело с «овощем»!
— Блин! И как же мне теперь от него отбояриться?
— Давай подумаем. — Профессор берет небольшую паузу. — О'кей. Позвони гастроэнтерологу Леланду Маркеру в Корнеле. Он, скорее всего, сейчас катается на горных лыжах, но секретарша его разыщет. Скажешь ей, что Биллу Клинтону требуется лапаротомия и что он, дабы его не засекли репортеры, лег в Манхэттенскую католическую больницу под чужим именем. Назовешь ей имя своего пациента. Когда все разъяснится, Маркер придет в бешенство, но будет уже поздно, и ему придется прооперировать.
— Боюсь, у меня на это нет времени, — отвечаю. — Операция через пару часов.
— Ну, тогда плесни Френдли в кофе жидкий экстази, хотя... если верить слухам, он и бровью не поведет.
Я приваливаюсь к стене. Звон в ухе делается громче, голова кружится.
— Профессор Мармозет, — говорю я через силу, — мне надо, чтобы этот пациент выжил.
— Кажется, придется прибегнуть к дистанционному методу лечения.
— Нет, то есть... я хочу сказать... этот пациент обязан выжить.
Пауза на том конце.
— Ишмаэль, у тебя все в порядке?
— Нет. Я должен спасти этого больного.
— Почему?
— Долгая история. Но можете поверить мне на слово.
— Мне за тебя тревожно.
— Не волнуйтесь. Какой от этого прок?
Новая пауза. Он обдумывает ситуацию.
— Ну хорошо, — говорит он наконец. — У меня сейчас важные разговоры, но ты мне перезвони, как только у тебя что-нибудь прояснится. Оставь сообщение. А вообще... по-моему, тебе стоит взяться за скальпель.
— Взяться за скальпель? Я не оперировал со времен медицинской школы, да и там ничем особенно не мог похвастаться.
— Я помню, — говорит он. — Но хуже, чем у Джона Френдли, у тебя все равно не получится. Так что удачи.
С этими словами он отключается.
С Магдалиной я познакомился в день свадьбы Дениз, 13 августа 1999 года. Она играла на виоле в струнном секстете. Вообще-то она выступает в квартете, но на свадьбы люди чаще заказывают шестерых музыкантов, и в этих случаях ее агент сколачивал особую группу. Одним словом, на свадьбе Дениз играл секстет, а после ужина работал диджей.
Это была большая свадьба на Лонг-Айленде, в загородном клубе, к которому принадлежала семья жениха. Дениз сделала свой выбор в пользу восточного побережья, поскольку там жила почти вся ее дальняя родня. Нас со Скинфликом усадили от нее за километр.
По умолчанию считалось, что я у Скинфлика за няньку и, стало быть, должен следить за тем, чтобы он на трезвую голову либо по пьянке не выкинул какой-нибудь номер. Это была та еще работка, и надолго меня не хватило. Я сам хорошо набрался, чтобы не слушать его бесконечные жалобы. Отчасти я внутренне согласился с тем, что ему следует устроить сцену и умыкнуть Дениз прямо со свадьбы. Уж наплюй на всякие условности и хоть раз поступи так, как написано в этой хреновине под названием «Золотая ветвь».
Но ритуалы превращают нас в полных идиотов. Мы вроде птиц, которые спят, засунув под крыло голову, потому что так всегда спали их предки. Глупо вносить в дом на руках молодую жену, если никто уже не помнит, что это связано со стародавней историей о похищении сабинянок. Это сказал Плутарх, еще две тысячи лет назад. Мы до сих пор рисуем Костлявую с косой на плече, а почему бы не посадить ее на трактор?
В общем, можно понять Скинфлика, который не решился остановить парад, марширующий уже не одну тысячу лет. Хотя от этой мысли меня тошнило, а тут еще эта чертова влажность. В какой-то момент я ушел от него — и от стойки бара — подальше.
Тут-то я и увидел Магдалину.