Искусство состоит в том, чтобы определить момент, когда здоровье позволит пациенту продержаться на воле сорок девять часов, и выкинуть его из больницы. Звучит грубо — так оно и есть, — но если мы с Акфалем дадим слабину, нашу работу можно будет сворачивать.
Грань обозначена. Ее давно определили страховые агенты, знающие, что после определенной черты давить на нас, что называется, себе дороже — назовем это точкой отсчета сорока девяти часов, — и они умело подлавливают нас у этой черты. В промежутках между приемом новых больных и выпиской старых — а это жуткая бумажная волокита — мы кое-как справляемся с теми, кто находится в нашем распоряжении.
А это значит, что повторные освидетельствования больных вроде Эссмана или Дюка Мосби являются бесполезной тратой времени. Нашего внимания заслуживают только те, кому требуется экстренная помощь.
А это напрямую связано с внешними угрозами. Вот почему я взбегаю по пожарной лестнице и устремляюсь в больничную палату.
Кого здесь только нет! Врач-ординатор с недавней летучки, Джин Джин, четверо студентов-медиков и главный врач-резидент. А еще двое незнакомых мне врачей-резидентов мужеского полу. Один из них, зловещий красавец с диким взглядом, вооружен огромным шприцем. В глазах второго, похожего на птицу, сквозит раздражение.
— Ни в коем случае, — обращается главный врач-резидент к красавцу со шприцем. — Я против, доктор. — Она стоит между ним и больничной койкой.
Я здороваюсь со всеми и вытягиваю кулак для ритуального приветствия, но Эссман в ответ лишь тупо на меня смотрит.
— Вы кто, ребята? — спрашиваю у резидентов.
— И.Б., — отвечает тот, что со шприцем. Отделение инфекционных больных.
— А я из патологии, — говорит второй. — Это вы звонили мне на пейджер?
— Примерно час назад, — говорю. — Вы ведь тоже мне звонили?
— Это я, сэр, — подает голос студент-медик.
— Этот человек собирается сделать биопсию пораженных тканей, — сообщает мне главврач, кивая наИ.Б.
— Биопсию пораженных тканей? О'кей, — говорю.
— О'кей? — У главврача брови ползут вверх. — Вы хотите, чтобы неизвестный патоген распространился дальше?
— Я хочу понять его природу.
— А вы ЦКЗ проинформировали?
— Нет, — говорю. Что правда.
— Инфекция уже поднялась из ягодичной мышцы в верхнюю часть грудной клетки, — встревает И.Б. — Куда уж дальше?
— Куда? Да по всей подведомственной мне больнице! — кипятится главврач.
Тут в разговор включается «птица»:
— Зачем вы звонили мне на пейджер?
Главный врач, игнорируя его, обращается к резиденту:
— А вы что скажете?
Тот, мельком глянув на часы, пожимает плечами.
— Я ввожу иглу, — говорит И.Б.
— Подождите... — пытается его остановить главврач.
Но И.Б. уже просунул шприц, а свободной рукой дважды постучал больного по верхней части грудины, при этом Эссман вскрикнул от боли. Всадив иглу, И.Б. коротким движением втягивает в шприц желтоватую жидкость пополам с кровью. Больной взвывает.
— Черт бы вас подрал! — кричит главврач.
И.Б., вытащив иглу, с самодовольным видом поворачивается к начальству, но он явно не оценил разделявшую их дистанцию, точнее, ее отсутствие. Он сбивает с ног главврача, и они оба начинают падать.
Прямо на меня.
Я пытаюсь уклониться, но мне мешает упавший мне под ноги, визжащий студент. Единственное, что я успеваю сделать, отлетая к стене, это закрыть лицо рукой. И в следующий миг в плечо вонзается игла, впрыскивая в него все содержимое.
Повисает пауза.
Люди вокруг, вставая с пола, пятятся от меня подальше. Я тоже встаю. Из предплечья торчит пустой шприц, поршень вошел по самую шляпку. Я чувствую боль: чем больше инъекция, тем сильнее травмируются мышечная ткань.
Я выдергиваю шприц, а из него иглу и бросаю ее в коробку для использованных иголок. Затем одной рукой беру И.Б. за грудки и засовываю пустой шприц в его нагрудный карман.
— Нацедите все, что там осталось, и тщательно проанализируйте, — говорю я ему. — Возьмите с собой парня из патологии.
— Что я здесь делаю, кто-нибудь может мне объяснить? — жалобно взывает последний.
— Вы же не хотите, чтобы я сделал вам бобо? — спрашиваю у инфекционщика.
— Доктор Браун, — обращается ко мне студент-медик.
— Что? — спрашиваю, не спуская глаз с И.Б.
— Дайте мне пять минут для разгона.
— Считай, что десять ты уже потратил, — говорю.
— Во дает! — С этими словами он быстро уходит.
Остальные стоят как вкопанные.
— Шевелитесь, идиоты! — Я делаю попытку вывести их из оцепенения.
Сам я уже почти у дверей, как вдруг до меня доходит: что-то не так. То есть помимо всей этой истории.
Койка Дюка Мосби пуста.
— А где Мосби? — спрашиваю.
— Может, он решил прогуляться? — высказывает предположение один из студентов у меня за спиной.
— У него гангрена обеих ног, — напоминаю я. — Он стоять не может, не то что ходить.
Зато, кажется, способен бегать.
Кажется, я уже упоминал, что Скинфлик давно был влюблен в свою двоюродную сестру Дениз, которая моложе его на два года. Он постоянно разглагольствовал о ней пополам со всей этой фигней из «Золотой ветви». Мол, как несправедливо, что они не могут быть вместе из-за каких-то дурацких американских предрассудков, не имеющих под собой ни научных, ни даже исторических оснований. Недаром у сицилийцев есть выражение «кузины для кузенов», что, дескать, не только правильно обрисовывает ситуацию с точки зрения всемирной истории, но и является отличным практическим советом. «Инцест, блин! — возмущался он. — А на все остальное, чем занимается наша гребаная деревенщина, Америка смотрит сквозь пальцы!»